Гробовщик

Напомню обстоятельства написания болдинских рассказов. Пушкин стоял тогда перед  лицом возможной смерти, готовясь к по-настоящему опасной дуэли с Ф.И.Толстым. Болдинские рассказы —  размышления о жизни и смерти, о грехе и спасении души, о правде и чести, но главным образом они о том, что есть русский дух и русская душа. Эти размышления столь гениально тонкие, не выпирающие через ткань повествования, а словно прикрытые одеждами обычной жизни. Эти истории помещены внутрь обрамляющего сюжета, главным героем которого является сельский писатель Иван Петрович Белкин. Он собирал разные интересные истории, раскрывающие жизнь русского общества всех сословий. Он был своего рода этнограф. Его повесть «Гробовщик», одна из цикла, раскрывает нам особенности быта и мировосприятия мелких городских буржуа. Это наиболее вестернизированная часть русского народа, живущая бок о бок с такими же лавочниками из немцев, французов, голландцев. Мы можем сравнить их отношение к жизни и людям, увидеть проявление российского народного сознания, духа через его соприкосновение с ментальностью иных народов.

Сам И.П. Белкин увидел это различие, но довольно поверхностно: «Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу. Адриан Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив». Очевидно, это не ремарка рассказчика (приказчика Б.В.), а размышление самого Белкина. Это в значительной мере внешнее различие русского и европейского характера показалось Белкину достаточно интересным, чтобы включить повесть в сборник, повествующий о жизни разных сословий русского народа. И это дало нам возможность, в рамках уже более общего сюжета, где бытописатель Белкин сам является героем, увидеть нечто за пределами его мировосприятия.

Краткое содержание рассказа Гробовщик таково.  Гробовщик Адриан Прохоров переехал из одного района Москвы в другой и был вскоре приглашен вместе с дочерями соседом, немцем-сапожником Шульцом, в гости на празднование серебряной свадьбы.  Угощение было обильным, а еще обильней лилось вино и полушампанское. Собрались в основном немцы-ремесленники, пили за здоровье всех по очереди гостей, потом за Москву и немецкие города, и, наконец, за здоровье клиентов. Дошла очередь и до Адриана, и будочник Юрко, сосед гробовщика по столу, предложил в шутку выпить за здоровье клиентов гробовщика, за мертвецов. Шутка понравилась немцам и вызвала всеобщий хохот. Адриан же обиделся, вернулся домой в плохом настроении. Ложась  спать, несмотря на причитания прислуги, побожился, что завтра же устроит пир для своих клиентов, православных мертвецов. На следующий день (который оказался в реальности сном) приехали от купчихи Трюхиной с известием, что она скончалась. Адриан уже более года ждал ее смерти в надежде поправить дела с ее похорон. Похлопотав целый день, усталый, он вернулся в дом и застал у калитки незнакомца. Вошел в дом, который был полон гостей. Гостями оказались его клиенты-покойники. Один полез обниматься, Адриан оттолкнул его, тот упал и рассыпался. Мертвецы возмутились, Адриан потерял присутствие духа, упал  и лишился чувств. Проснувшись, он ожидал неприятного разговора о вчерашних происшествиях, и не сразу поверил, что все это был сон. Обрадованный гробовщик воспрянул духом,  заказал чаю и позвал дочерей.

Как мог родиться у Пушкина замысел такого, на первый взгляд, не совсем обычного  рассказа?  Предположим, в один из своих приездов в Москву…

Едет Александр Сергеевич по Большой Никитской в экипаже, рассеянно всматриваясь в мокрые фасады домов, яркие буквы надписей над мелкими лавками   и вдруг его внимание привлекает странная полинялая  вывеска, словно привезенная из бедных предместий. Пушкин вчитывается.  Слова на ней так непривычны, что не могут не зацепиться за здравый смысл внимательного наблюдателя и не вступить с ним в столкновение. При всем том,  несвежестью красок и какой-то обыденной практичностью вывеска словно настаивает, что она не призвана эпатировать прохожих, а решает  утилитарную задачу привлечения клиента. Вот ее текст:  «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые». Как могут гробы отдаваться напрокат? Неужели пользователь гроба, как обычный живой человек, взявший напрокат экипаж или платье,  через время, когда нужда отпала, может его преспокойно вернуть в лавку? Кто тот сумасшедший, который мог такое придумать, да еще и  выставить у всех на виду, не замечая своего помешательства? Что у него за жизнь, и что за мысли, о чем он думает и чем живет?

Воображение художника постепенно воспроизводит быт владельца вывески, висящей над воротами лавки, его переезд из лачуги на окраине в новый район, знакомство с соседями-лавочниками. Пушкин представляет их беседы. Вот пришел сапожник Шульц пригласить  соседа на юбилей своей свадьбы и заводит разговор о самом главном, о ремесле, жалуется на трудности, ничуть не смущаясь некоторой странностью заказчиков гробовщика, хвалит ремесло соседа, сравнивая со своим: «… живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет».  Гробовщик Адриян ему возражает, сетуя на нищих клиентов, которым полагается товар без оплаты: «…однако ж, если живому не на что купить сапог, то, не прогневайся, ходит он и босой; а нищий мертвец и даром берет себе гроб». Лавочники как будто не замечают существенной разницы между покупателями: одни еще живы, а другим уже должна быть безразлична и услуга и качество товара. Но разве предпринимателю интересно такой малозначимое свойство покупателя, как то,  жив он или мертв, если и живой и мертвый одинаково способны совершить покупку? Сапожнику важен размер ноги и кошелек в кармане.  Для гробовщика в живом человеке вообще нет ничего интересного, кроме тела. Да и тело, пока находится в рабстве у души и во всем ей подчиняется, не может стать ни его приятелем, ни клиентом. Адриян и сам-то во всем уподобился своим клиентам. Общаясь с мертвецами, как живыми, и с живыми как мертвецами, он был всегда угрюм и задумчив, прерывая молчание только для торговли за преувеличенную цену на товар или чтобы пожурить дочерей. Привыкнув так жить, он когда-то написал вывеску, ничуть не забавляясь и не шутя,  и не увидел в ней ничего странного. Когда к Адриану наведался сапожник Готлиб Шульц с приглашением отпраздновать его серебряную свадьбу, они хорошо попили чаю за разговорами и слова Шульца:  «Э-хе-хе, — отвечал Шульц, — и так и сяк. Пожаловаться не могу. Хоть конечно мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет», — пришлись весьма по душе гробовщику. Они как будто одинаково смотрели на мир, и ничего не предвещало полного между ними разлада. Но оказалось, для немца это только метафора. Он в самом деле так не думает.

Адриан пока еще в неведении отправляется на шумную  вечеринку к соседу Шульцу. Пили много и шумно и, наконец, когда подняли бокалы за здравие клиентов, будочник Юрко  в веселии закричал: «Что же? Пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Неожиданная шутка Юрко на миг приоткрыла Адрияну  особенность его ремесла и некоторую странность клиентов. Как ему выпить за здоровье клиентов, если они мертвы? Что за насмешка? Веселый гогот немцев  не понравился Адрияну, он почел себя обиженным.  И в самом деле, «чем мое ремесло нечестнее прочих!» — рассуждал он, – И так ли велика разница между моими клиентами и их?  Хотя она и есть, но вовсе не значительна, чтобы  выставлять их на позор! Адриан почувствовал несправедливость смеха немцев над его «православной» клиентурой: чем мертвые хуже живых? В реальности ведь они живы, оставив тела на земле. И он решил пригласить их на свои именины:

«А созову я тех, на которых работаю: мертвецов православных».— «Что ты, батюшка?— сказала работница, которая в это время разувала его, — что ты это городишь? Перекрестись! Созывать мертвых на новоселие! Экая страсть!» — «Ей-богу, созову, — продолжал Адриан, — и на завтрашний же день. Милости просим, мои благодетели, завтра вечером у меня попировать; угощу, чем бог послал». С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел».

 Адриан искренне верил в то, что мертвецы живы, а для немцев слова эти не несли смысла, они остались фигурой речи, свидетельством прошлого, когда народ наивно верил в загробный мир. Это незаметное для всех помешательство — привычка общаться не с живой личностью, а с полезной ее стороной, когда оказывается доведенной до абсурда, вдруг удивляет. А если подобное умственное расстройство так ярко не проявлено  – оно не вызывает ни малейшего недоумения. Как-то в суете жизни не замечается, что некий атрибут человека, чаще всего деньги,   присущий и живым и мертвым (имущество, богатство или долги), заменяет в общении всего человека.  В этом суть делового общения, к которому  сведена бывает нынче вся  жизнь людей. Покупатели, клиенты, которым улыбаются и за здоровье которых пьют на вечеринках,  могут быть мертвыми, или куклами,  или кем угодно. Главное, чтобы им были нужны сапоги,  или, скажем, булочки или пиво.

Такие размышления не могли не привести Пушкина к безрадостному заключению о распространенности явления. Нет сомнения, что вспоминая балы и приемы, на которых он регулярно бывал, и от которых у него почти всегда оставалась невыносимая тоска и дурное настроение,  Пушкин нашел своего рода гробовщика и его клиентов среди обитателей высшего света. Может быть, поэтому следующим  сюжетным поворотом рассказа становится гротескная сцена великосветского приема мертвецов в новом «дворце» Адрияна.

Начинается этот поворот так. На  следующий после застолья у немца день, как будто, умерла купчиха Трюхина.  Пока душа ее была в мире, никому купчиха Трюхина была не нужна и неинтересна. Только умерла и вот: «У ворот покойницы уже стояла полиция и расхаживали купцы, как вороны, почуя мертвое тело. Около ее теснились родственники, соседи и домашние». Как узнает впоследствии читатель, смерть Трюхиной приснилась Адрияну. Но прибытие гостей и сам светский раут в доме гробовщика описаны так, словно это не как сон, а реальность. Кстати, Трюхина отсутствовала на приеме, так как, по-видимому, оказалась чрезвычайно занята отпеванием и другими хлопотами перед своим погребением. Сон был очень реален, до такой степени, что проснувшись, Адриян не сразу поверил, что все происходило не наяву. Здесь бы Адрияну и призадуматься о своей жизни. Совершенно сверхъестественные события по замыслу Пушкина могли бы как-то его встряхнуть и обратить его внутренний взор к миру живых, чтобы провести остаток дней иначе. Но художественная честность не позволяет так завершить повествование – такой конец был бы неправдой. В известной евангельской притче один богач, который провел жизнь в заботах о своей плоти, после смерти просит Авраама прислать к братьям своим умершего Лазаря, чтобы увидели, уверовали и покаялись. Но получил ответ, что если кто из мертвых воскреснет – не уверуют. Так и общение с мертвецами,  не обличенными в живую плоть как раньше, но уже вполне откровенно мертвыми, лишь немного смутило Адрияна.   Ровно настолько, чтобы вздохнуть с облегчением, когда выяснилось, что все было сном. И он спокойно продолжил свой путь пока еще живого гражданина царства мертвых. 

Такого сатирического накала русская литература достигла вновь только в творчестве Гоголя и  Салтыкова-Щедрина, а позднее у М.Булгакова. В рамках метасюжета почти наверняка можно найти соответствие приглашенных к гробовщику клиентов с реальными историческими персонажами.

Идея рассказа перекликается с той, которую, как известно, подарил Пушкин Гоголю, а Гоголь превратил ее в роман Мертвые души. Покупать и закладывать умерших крестьян – это так естественно для персонажей из «Гробовщика».

Итак, на уровне сказа перед нами просто история в жанре хоррор для обывателя, почти анекдот. В этнографической коллекции И.П.Белкина – это забавный сюжет, раскрывающий мифологичность сословия мещан и лавочников, верящих в сны, загробную жизнь, в приметы, заговоры, проклятия. Если подняться еще выше, на уровень, с которого Пушкин смотрел на жизнь духа, мы видим, как в сословии лавочников и торгашей немцев живой дух умер, а у русских он превратился в свою противоположность – мертвящее дыхание преисподней, превращающее живых в мертвецов. Вот и вся разница.