СТРАХ

Из записок С. А.

Решил написать пару слов о Храмове. Запомнилась последняя встреча с ним. Может быть, потому что она что-то открывала о нём, не самое худшее. Он неожиданно пришёл в ЦПЗ пообщаться, завёл разговор о довольно странном мероприятии в резиденции патриарха. Скорее всего, тема ему была не важна. В общем, я записал его рассказ и размышления более-менее подробно. Да, ещё одно: стихи у него были очень странные – он их не писал, а вставлял в любое место, когда что-то рассказывал.
 
Храмова вызвали к Святейшему. Резиденция была одним из немногих мест в стране, где можно было разговаривать, не опасаясь прослушки. Так считалось. 
 
Он входил в узкий круг доверенных лиц как давний, ещё со студенческих лет, друг Тихона и иногда бывал на закрытых совещаниях. Обычно ему было скучно, но он бодрился и старался быть конструктивным. В этот раз голос Тихона, позвонившего ему в Джакарту, был особенно напряжённым.
 
Собрание было представительным. Присутствовали денежные мешки, чиновники. Святейший сидел понуро – заговорщик из него был плохой. Все пребывали в тревожном состоянии ожидания чего-то значимого, но оно так и не случилось. Фронда здесь бурлила несколько лет назад, обсуждались смелые варианты будущего устройства державы, «мастера амвонного пересвиста» заливались трелями. Куркин тогда блистал, а ныне он в опале. Сейчас тема явно не задалась. 
 
За столом обсуждались, как всегда, санкции и необходимость перемен, ещё то, что кормчий устал, Акела промахнулся и прочее подобное. 
 
«Зачем я здесь?» – подумалось Храмову. Ему было совершенно точно известно, что участники совещания будут лежать завтра как гербарий в папочке на столе у… кого надо.
 
Соль обуяла – это очевидно, и конец её будет быстрым, как в 17-м. Блудницу растерзают и сожгут, а купцы, продавцы всяческих земных и духовных благ и душ человеческих, будут стоять в отдалении и рыдать о потере. Когда это произойдёт? Да в ближайшие годы, в течение пяти лет, не позже. А взамен нет ничего, пустота. 
 
Перемены назрели – система практически сгнила, чувствовались уныние и полная утрата духа. Деньги мертвили. 
 
Со многими побеседовали в Женеве, Цюрихе или Лондоне, а о заморозках счетов практически не слышно. Значит, в нужный момент все будут действовать слаженно, как оркестр. А здесь какая-то самодеятельность. Святейший явно не дирижёр оркестра.
 
Кормчего жалко – он сдал, постарел, устал. Но он часто оказывался прав вопреки всему. Словно кто-то свыше ему помогал. Почему, за что? Может, потому, что он не ради себя старался? А теперь впереди неизвестность. 

Храмов потрогал грудь возле сердца. Тиски то сжимались, то разжимались.

                   СТРАХ

 Страху холодно в клетке,
 Он глотает таблетки,
 Трясётся, хватается за рёбер прутья.
 Он всегда на распутье.
 Он сжимает кишки,
 Как в тиски,
 Бежит в голову током крови.
 Он делает домиком брови,
 Выглядывает через глаза.
 Он наглый, не слушает ни против, ни за.
 Он стирает добела цвет лица.
 – Я должен прогнать наглеца!
 – Но у кого есть силы? У вина?
 – Вино бессильно, старина.
 Оно шумит,
 Потом с ним спит.
 Одним словом – шлюха,
 Наутро во рту сухо,
 И встать совсем нет духа.
 – Кто ещё? Моя Жена?
 – Больше пользы от бревна!
 – Я раньше гнал его мечтой,
 Верой в рай – совсем простой.
 Теперь на всё один ответ:
 – Я не верю, Бога нет.
 – Я найду на страх управу.
 – Страх труслив, Вы, сударь, правы.

Храмов встрепенулся и нашёл себя беседующим с собой. 
 
Вся история народов и жизнь человека – это борьба духа, за всеми событиями нужно видеть повороты в этой борьбе. Остальное неважно. События, где нет этого столкновения, – пустые, они ни на что не влияют.
 
Нужно собирать дух, чтобы победить в решающей схватке. Только это имеет значение. Расклады сил мирских в этом будущем сражении значения иметь не будут. Мы можем выглядеть слабыми, как Давид перед Голиафом, но с лёгкостью победить. Или наоборот. 
 
Сейчас мы слабы, как никогда, а выглядим прекрасно. Оружие и купола блестят. Но произошёл внутренний раскол, общественная пирамида дала горизонтальную трещину. После известной реформы. На поверхности раскола не видно, но он глубокий и необратимый.
 
Храмов выходил из монастыря. Было светлое морозное утро, и тоска растворилась, незаметно вернулась бодрость. Внутри зародилась какая-то новая надежда.
 
Прочь страхи, рефлексы, схемы. Разум и воля – наши, остальное – в руках Бога.
 
Это всё, что тогда рассказал Храмов. Мне его размышления показались интересными. Я не ожидал, что человек его взглядов и образа жизни способен думать о подобных вещах.
Да, вот почему мне запомнилась эта встреча с Храмовым. Главным в его рассказе была не эта встреча в резиденции, а то, что случилось в тот день вечером.
 
Храмов рассказал, что у него было тогда какое-то особое состояние, ему хотелось всё поменять, очиститься и начать заново. И он решил как-то загладить вину передо мной. Она висела на нём тяжким жерновом. Он пригласил Маргариту и захватил подарок для меня. Маргарита села в машину и позволила Страхову подвезти её к своему дому. Эта их встреча оказалась роковой для Маргариты. 
 
Мне стало так невыносимо больно слышать, что послужило поводом к моему глупому разрыву с Маргаритой, что я встал и ушёл, не попрощавшись с Храмовым. Эту запись я сделал много позже, а последние абзацы дописал только сейчас.